Севастополю – двести…,
Город мой светлолицый,
До чего же на месте ОН
На синей границе!
В бухте – кружево пены,
В небе чаек круженье…
Знал он двести сражений
И два воскрешенья.
Вот он в робе просторной,
Вот он в кителе белом.
В море – воин дозорный,
А в цеху – корабел он.
В день грядущий влюбленный,
Обгоняющий время,
Рассекает он волны
Мысом, словно форштевнем;
Шлет крылатые вести
С кораблей и плантаций…
Севастополю – двести,
А на вид ему – двадцать.
В белом буйстве акаций
Птицы вешние свищут…
По лицу ему двадцать,
А по славе – две тысячи!
Гусли песнь ему пели
И струны иные,
И гусиные перья,
И перья стальные
Перед вражеской силой
Город  мой не согнулся,
Город – гордость России.
Город – слава Союза.

1978 г.

Родник

Давай попьем из этого ключа,
Как пили на рассвете партизаны.
…Летят, летя с винтовкой у плеча,
С бинтом на лбу, летят через туманы,
Через закаты цвета кумача.
На гривнах ветра, через сны и раны,
Летят отмыть в тени сосновых крон
Кровавый пот, запекшуюся кровь…
Греми, ручей, тревожь лесные сны
Горячим кличем, медною трубою,
Камнями звезд, осколками луны,
Фата-морганным воскрешеньем боя –
И спаянные у костра войны,
Бойцы слетятся снова над тобою…
Пой, родничок, серебряную песнь,
От крови красный
Синий от небес.

1978 г.

Мамаев Курган

На метр земли – две тысячи осколков
И столько же пробоин на шинель.
Давным-давно не рвется здесь шрапнель,
Но до сих пор ступить на землю колко.

1978 г.

Вечный огонь

Словно знамя в атаке, в рывке,
Бьется подвига пламень священный,
И в живой человечьей реке
Отражается это свеченье.

1978 г.

В палате тяжелораненых
Здесь ходят нянечки на цыпочках,
Здесь даже воздух болью сжат.
Фронтовики в бинтах и гипсе
Почти бескровные лежат.
В ожогах, в штыковых отметинах,
Они в беспамятстве кричат,
Повязку рвут, в постелях мечутся
И обессиленно молчат.
Их, поднимая, кормят с ложечки,
Как слабых маленьких детей:
«Ну миленький, поешь немножечко,
Чайку горячего попей!»
Они не знают своей участи,
Которой им не избежать.
Врачи не скажут как ни мучайся,
Кому в сырой земле лежать.
Они дают таблетки, капли им,
Хоть точно знают: Не спасут.
А у сестричек слезы капают,
Когда их к выходу несут…

1943 г.

Ради жизни на Земле
Гаганиным - Григорию Сергеевичу и Вере Николаевне

Товарищи мои, фронтовики!
С почетной сединой и орденами
Уже давно вы стали стариками,
Но все еще война идет за вами.
Уже не взять вам в жизни новый старт,
Она из вас по капельке уходит:
То холодеют руки, то инфаркт,
То вдруг заноют раны к непогоде.
И ваш надрывный кашель, костылек
Не замечают молодые люди.
Им, многим, даже невдомек,
Что были вы защитою их судеб.
Стояли вы у бездны на краю,
Не дрогнув, шли в огонь сражений
И отдали для новых поколений
Всю фронтовую молодость свою.
И вечен ваш благословенный труд
И в наши дни, и в те лихие грозы!
Вы слышите, как соловьи поют?
Вы слышите, как шепчутся березы?
Вы видите весенний лик земли,
Когда-то весь в рубцах и ранах.
То капли крови вашей расцвели
В гвоздиках, розах и тюльпанах.
Земля светла: ни танков, ни мортир.
Другая юность ходит с вами рядом.
Вы старитесь, но молодеет мир.
И это вам за подвиги награда!

2002 г.

Подвиг
Командир пулеметной роты 35 стрелковой дивизии капитан Ибаррури Рубен был смертельно ранен под хутором Власовка 24 августа 1942 года и скончался 3 сентября в госпитале в поселке Средняя Ахтуба. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза. Останки Рубена из Средней Ахтубы перенесены в Волгоград на площадь павших борцов. Ему поставлен надгробный памятник.

1
Под хутором Власовка –
Бой, бой.
Фашистский огонь
Из каждой щели.
Капитан прикрывает
Ротой,
Собой
Сталинградскую пядь земли.
Свист снарядов,
Разрывы огня,
Пронзительный минный вой.
Бугрится,
Обугливается броня,
Осколки - ливнем над головой.
Железо скручивается в жгут,
Желтый чад забивает глаза.
Фашисты в шестую атаку идут
И снова откатываются назад.
Фашистских трупов –
Негде ступить,
Но враг крепит и крепит ряды.
Пулемет задыхается:
«Пить, пить!..»
Пулемет умоляет:
«Воды, воды!.»
Рубен ее выжал всю,
До конца.
Но это почти что
Ноль.
"Максим"
Крутым кипятком свинца
Выдыхает из легких боль.
Бьет по вражьей цепи:
"Та-та-та!" –
Льнет к слуху
Защитный стук.
Но вот пулеметная лента пуста.
И стала тесной земля,
Как люк.
Мысли скачут,
Кровь леденя.
Решай скорее, Рубен!
Сейчас захлопнется западня.
И все.
Окруженье. Плен.
В пыли гимнастерка,
В крови лицо:
"Не взять вам роту
Пока я живой!.."
И он сорвал с гранаты кольцо
И поднял гранату над головой.
- Вперед! –
И рота пошла в штыки,
Пошла на верную смерть.
Она зажимала врага в тиски,
Рвалась
Сквозь огненный смерч.
Плавился воздух,
Горел металл,
Раскалывался добела.
Капитан схватился за грудь,
Упал -
Пуля под самым сердцем прошла.
А бой продолжался.
Не равен.
Тяжел.
Теснили роту со всех сторон.
Но в самый решающий миг подошел
На выручку батальон.
Комбат пощупал пульс.
И притих.
И закусил губу:
- На плащпалатку.
И отвезти
В Среднюю Ах тубу.
Потом закурил и долго молчал,
Пощипывая черный ус,
Как будто жизнь свою
С чьей-то сверял.
А ветер кудри его качал,
Сухой и горький на вкус.

2
Ахтуба, Ахтуба, Ахтуба!..
В каждом доме - тревога, тревога.
Никнут вязы над старой дорогой,
— И надрывно гудят провода.
Молодой каштан Ибаррури
У последней, у смертной черты.
Отгремели сраженья и бури,
Отсияли, как звезды, мечты.
Смотрит он в голубое оконце,
За которым Москва и Мадрид.
И, как луч восходящего солнца,
На груди его орден горит,
Без него
Совершатся походы,
Без него
За Берлин будет бой.
Тяжело ему в двадцать два года
Разлучаться с тревожной землей.
Не увидит он синь небосвода,
Не увидит он солнца в хлебах.
И последнее слово - свобода! –
Замирает на мертвых губах.

3
В Волгограде
Под небом синим,
Там, где площадь одета в гранит,
Сын Испании и России
Под бессмертными плитами спит.
Спит Рубен.
А над ним кружат голуби,
Освещенные солнцем,
Чисты.
Ни в жару, ни в пронзительный холод
Здесь не вянут живые цветы.
Не забудется подвиг великий
В коловерти бушующих лет.
...Я кладу на гранит гвоздику,
Он любил этот красный цвет.

1946 г.

Отрывок из поэмы
"Верность"

Давно ушли в предания
Бои,
Оставив в сердце
Огненные даты.
Где вы теперь, товарищи мои
По поездам,
Окопам,
Медсанбатам?
Нам был законом
Воинский приказ
Я школой мужества –
Передовая.
Пусть потускнела
Сталь солдатских глаз,
Но не померкла
Верность фронтовая.
Мы шли с ней
Сквозь свинцовые года,
Сквозь ветровые,
Сумрачные дали.
Мы потому и выжили тогда.
Что в трудный час
Друг друга прикрывали.
Все меньше нас.
Редеет братский круг.
Связующая нить
Все рвется, рвется.
Вчера еще был рядом
Ратный друг, -
Сегодня он с Отчизной расстается.
Я знаю:
Мой черед –
Он очень близко,
Не долго мне шагать
В литом строю.
И я хожу все чаще к обелискам
И вспоминаю
Молодость свою.

1980 г.

ПОЕДИНОК

В годы Великой Отечественной войны
старшина Василий Зайцев находился на
передних рубежах Сталинградской битвы.
Из своей знаменитой снайперки он уничтожил
300 гитлеровцев преимущественно
командного состава. В Берлине забили
тревогу. Уничтожить Зайцева вызвался сам
начальник снайперской школы майор Конингс,
но в смертельном поединке был убит нашим
снайпером.
За выдающиеся подвиги Василий Григорьевич
Зайцев удостоен звания Героя Советского Союза.
Его прославленная снайперка находится
в Волгоградском музее обороны.

Винтовка эта –
Память Сталинграда.
Её не спишут,
Не сдадут на лом.
Она лежит, притягивая взгляды,
На бережной витрине под стеклом.
Её хозяин –
Парень крепкой хватки,
Охотником непревзойденным был.
Спал на снегу в брезентовой палатке
И далеко по следу уходил.
Он мог сидеть часами в балках талых,
В крутой мороз лежать среди бугров…
О нём молва катилась по Уралу:
«Вот это, брат, охотник! Будь здоров!»
А он, смеясь, сдавал в артель пушнину,
Курил в конторе, байки городил.
И вновь, рюкзак на крепкий горб закинув,
Надолго из деревни уходил.
Любил он лес,
Зарю,
Сверканье снега,
На гумнах полновесный плеск зерна.
Но вдруг, как гром ударил среди неба,
И прогремело над страной – Война!
По линиям скрипели эшелоны
С лихой гармошкой,
С песней боевой.
И он надел армейские погоны,
В теплушку прыгнул и – к передовой.
Он бил из автомата по фашистам,
По свастике паучьей, по крестам.
Он бил в мундиры пепельно-землистые,
Что прижимались к ямам и кустам.
Однажды в ночь
Полковник вызвал Зайцева,
Короткую винтовку подаёт:
- А ну-ка, Вася, поработай снайпером.
Смотри какая штука! Подойдёт?
Василий взял винтовку деловито:
- Попробую, - он скуп был на слова.
А вскоре об уральце знаменитом
по всей передовой пошла молва:
- Он ловко шлет солдат немецких к богу!
- Особенно влюблён в офицерье!
- В тайге на мушку брал четвероногих,
А нынче бьет зверье!
В Берлине всполошились:
- Снайпер Зайцев? –
И даже в рейхе начали кричать:
- Пора умерить русское зазнайство!
- Что за вопрос?
- Заставить замолчать!
Начальник школы снайперов уверенно
Пергаментные пальцы сжал в кулак:
- Я сам с тем асом силами померяюсь.
Не ускользнёт от пули дерзкий враг!
И вот майор,
Надутый спесью Конингс,
На сцену вышел вдруг из-за кулис.
Он в Сталинграде. Он лишён покоя.
Он, словно смерть,
Над Зайцевым навис.
А Зайцев замер,
Весь он – слух и зренье.
Как обнаружить цель?
Коварен враг.
Стальная воля,
Выдержка,
Терпенье
И ни одной ошибки.
Только так!
Василий выдвигает над укрытьем
Лоб куклы в каске.
Но майор молчит.
Не выдает себя. Он мудр. Он скрытен.
Его теперь никто не уличит.
Он надолбы и щели караулит,
Обшаривает хищно все окрест:
- Проклятый Заяц! Не уйдёшь от пули!
Мне за тебя повесят медный крест!
А Вася
То схоронится в каменьях,
То «впишется» в кустарники, в снега.
Недаром же упорному терпенью
Его учила русская тайга.
Заляжет в дот. Замрет. Не шевельнется.
Ни кашля. Ни табачного дымка.
Лишь мины воют да поземка вьется
И присыпает крупкою стрелка.
Майор молчит.
Ни звуком ни единым
Не выдаёт себя. Он ждёт и ждёт.
Четвертый день смертельный поединок
В безмолвном напряжении идет.
Но вот Василий засекает танк
И дот. А между ними лист железа.
И вдруг сознанье обжигает: «Там!
Он там! Перехитрить головореза!»
И осторожно, чтоб не дать осечки
В проверке, где все козыри на стол,
Он варежку напялил на дощечку
И над окопом медленно повел.
Фашист ударил.
Он ударил классно
И выдал пост свой
Метким сверхогнем.
Была за зверем слежка не напрасной.
Сомнений нет. Он точно под листом!
Василий – весь вниманье:
«Не прохлопать!
Ну, коль засаду враг переместит?»
И взвешивая, как его прихлопнуть,
Он Коле Куликову говорит:
«Подставь-ка, Коля, для прицела каску,
Да так схитри, как будто ты живой!..
Ударит хитроумный немец в маску,
А ты, как мёртвый, в глину головой»
Не прогадать,
Не допустить оплошки!
Ведь Конингс –
Гордость снайперских стрелков!
И, как живую голову,
Сторожко
Приподнимает каску Куликов.
И снова выстрел.
Куликов «убитый»
В окоп свалился, как тяжелый тюк.
И тут фашист,
Сверхснайпер знаменитый,
Из-под укрытья высунулся вдруг.
Он цель искал звериными глазами,
Он взглядом был с желанной жертвой слит.
Майор торжествовал:
Сам главный Заяц
Им, знаменитым Конингсом, убит!
Он клятву дал сгубить его. И точка!
И вот повержен ловкий русский ас.
Но в этот миг расчетливо и точно
Ударил Зайцев немца между глаз.
Так вот она, последняя минутка!
И немец вдруг упал в песок сырой.
…А Вася изготовил самокрутку
И затянулся крепкою махрой.

1946г.

Баян

Я помню ливни, адский зной, метель...
Ты был с моей стрелковый ротой дружен.
Не раз я,
Завернув тебя в шинель,
Хранил от хищной пули и от стужи.
Ты звал нас в бой.
На ратный подвиг звал.
Ты поднимал с земли бойцов уставших.
Ты нас в сырых землянках согревал
И в песня прославлял живых и павших.
Была у нас дорога нелегка.
Сраженья, марши, блиндажи, дежурки.
Не раз твои прозябшие бока
Я согревал у фронтовой печурки.
И вновь ты жил,
Играл назло врагу.
Бойцы снимали шапки и шинели.
Ах, как они плясали на кругу
И как «Катюшу» задушевно пели!
Но жизнь идет своею чередой.
Другая молодость на круг выходит
И песни свои новые заводит.
Что ж ты молчишь,
Баян мой фронтовой?

Волга

Какой ты стала полноводной!
Шумят хлеба, бегут суда.
А помнишь, Волга, помнишь, Волга,
Как с кровью шла твоя вода?
Как падал с воем шепелявым
Металл на дымные снега,
И задыхались переправы
От артиллерии врага?
Горящее вокруг жнивые,
Когда, подкошенный осколком,
Я ухадил в небытие?
Пришел в себя уже в саннбате,
Придавлен тяжестью тупой.
Ощупал воздух над кроватью
И понял с ужасом: слепой!
О как мне душно!
Как мне тошно!
Не видет солнца в двадцать лет!
Из всех цветов земли тревожной
Остался только черный цвет.
Сомкнулся круг нерасторжимо,
Сковала темень, как броня.
...Ты расскажи мне,
Расскажи мне,
Что было дальше без меня...
Я был приговоренный к черному,
Но снова вижу голубой,
Твой незабвенный цвет,
Который,
Я заслонил тогда собой.

Давно закончилась война

Давно закончилась война,
А с нею горести и беды.
Мы надеваем ордена
Теперь лишь только в День Победы.
Уже давно мы ходим в штатском, -
Костюмы, галстуки, плащи.
И среди них вещей солдатских,
Вещей военных не ищи.
Все отдалилось, позабылось.
Все постепенно извелось.
На мирный лад перекроилось
И в будних днях перетолклось.
И все ж, когда солдаты четко
В строю печатати шаги,
Мне хочется надеть пилотку,
Надраить щеткой сапоги.
Шагать со своей колонной в ногу,
Как в те лихие времена,
И как фронтах на дорогах
Вдохнуть армейского сукна
Когда короткое затишье
Нам выпадало на войне,
Я вспоминал дымок над крышей,
Герань на низеньком окне.
В озера падали закаты,
Давно закончилась война
Трубил олень в тайге глухой.
И пахло речкой,
Полем,
Мятой,
Костром рыбацким и ухой,
Казалось, не было ни боя,
Ни «мессершмиттов» над холмом.
И вместе с острой тишиною
Передо мной вставал мой дом.
Немало я по жизненным дорогам
Сносил ботинок,
Истоптал сапог,
И вот смотрю на прожитое строго,
Давно пора бы подвести итог.
Пора сложить оружие солдату
И после боя младшим уступить.
Но запрещают павшие комбаты
Из фронтового строя выходить.
Храню на сердце их свето на приказ
Встают передо мной землянки, доты.
И мертвых голоса: «За всех за нас Дострой,
Допой,
Доделай,
Доработай!»
Нельзя никак сдавать мне рубежи:
Приказано за всех ушедших –
Жить!

Выздоровление солдат

В глазах суровых
уже льдинки тают,
Уже сняты повязки и бинты.
И все ясней, заметней
проступают
На лицах их –
Обычные черты.
Им каждый день
выздоровленья дорог.
Идет война.
Их в батальоны ждут.
Все чаще
заполняют коридоры,
Смеются и кисеты достают.
Еще неделька,
может быть, другая,
И снова в часть,
к товарищам, туда,
Где залпами гремит
передовая, -
Тяжелая солдатская страда.

1943 г.

Из госпиталя

Встал пораньше, до обхода,
Выбрил тщательно лицо.
Написал ребятам в роту
Небольшое письмецо.
С докторами попрощался,
Взял дорожный аттестат.
Вот и все. Отвоевался.
Отмахал свое солдат.
Он из госпиталя вышел.
Город, словно фронтовой.
Только выстрелов не слышно,
Визга бомб над головой.
Боль в ноге еще осталась,
Ноет все еще в кости.
Он торопится к вокзалу,
Опираясь на костыль.
Вот и поручни вагона.
Кем-то вмиг подхвачен он.
Отдалился от перрона,
Покатился эшелон.
Вот и точка перелома
В фронтовой его судьбе.
Через десять суток - дома.
На Алтае, на Ульбе.
Он мечтает затаенно,
Как на станции сойдет
И в шинели пропыленной
За родной порог шагнет.
Как мешок заплечный снимет,
Полной радостью дыша,
И жену свою обнимет,
И погладит малыша.

1943 г.

Инвалид
Разорвалась
немецкая фугаска
Над блиндажом его
в тот страшный год.
...Поскрипывает
старая коляска,
Как маленький
разбитый вездеход.
Движенье ощущая
каждым нервом,
Он рад, что вновь в семье,
в родном кругу.
Рассказывает
юным пионерам
Про Сталинград,
про Курскую дугу.
А ночью позабудется
в тревоге
И сам себе
приснится молодым:
Все ходит по болотам,
по отрогам,
По займищам,
по стежкам луговым.
А на рассвете,
мучимый одышкой,
Заглушит в горле
обнаженный крик,
Потрогает
шершавые култышки
И стиснет зубы
старый фронтовик.
А день так чист!
Солдату солнце светит.
Он скрутит “козью ножку”,
пустит дым.
Увидит, как в саду
играют дети,
И вдруг внезапно
улыбнется им.

1974 г.

Стихи о войне
Сцена. Зал.
Ни звука в тишине.
Я стихи читаю о войне.
Сорок с лишним лет прошло уже,
Как я был на смертном рубеже.
Блиндажи полынью заросли,
Сверстники в бессмертие ушли.
Спят они в далекой стороне,
Кто под камнем, кто на волжском дне.
Кто в степи под жестяной звездой,
Кто в лесу под вербою седой.
Все они, убитые войной,
В памяти встают передо мной.
В стеганках, в разбитых сапогах,
Тягачи выносят на руках,
По дорогам хлипким месят грязь,
Строят переправы, тянут связь.
На привалах пляшут и поют,
И не верят в то, что их убьют.
В блиндажах, где душно, как в парной,
Пишут письма краткие домой.
Сверстники мои!
С передовых
Не окликнуть, не дозваться их.
…Вечер. Рампа. Зал - за рядом ряд.
Время отодвинулось назад.
Порохом запахла тишина,
Памятью тех лет обожжена.
Об ушедших, с кем распалась связь,
Долгая печаль отозвалась.
Кто-то со щеки слезу смахнул,
Кто-то вспомнил брата иль отца,
Что пропал в замяти свинца,
Что домой приходит лишь во сне.
Я стихи читаю о войне.

1985 г.

У памятника Тулегену Тохтарову
В 1941 году в сражении за Бородино лениногорец Тулеген Тохтаров пал смертью храбрых. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В Лениногорске поставлен памятник герою.

Давно уже седые стали
Твои погодки по войне.
А ты стоишь на пьедестале,
Такой родной и близкий мне.
Я воевал под Сталинградом,
Ты защищал Бородино.
Дана мне жизнь была в награду,
Тебе бессмертие дано.
Я жив, но жизнь не бесконечна.
Уйду я к праотцам своим,
А ты останешься навечно
Таким, как прежде, молодым.
Останешься в цехах завода
Таким, как был перед войной,
И сокрушительные годы
Тебя не тронут сединой.
Ты был Победы первый вестник
В том сорок первом под Москвой.
И о тебе слагают песни
За легендарный подвиг твой.
Ушли в историю сраженья,
Их не коснется смерти тлен.
В деяньях новых поколений
Живет твой подвиг Тулеген.
Вокруг тебя шумит твой город,
Такой нарядный, голубой,
И облака, и лес, и горы -
Все вновь с тобой, все вновь с тобой!
И кажется, что осеянный,
Ты с пьедестала вдруг сойдешь
И улыбнешься горожанам,
И крепко руку мне пожмешь.
1994 г.

Волжская вода
Обдает рубеж свинцовым ветром.
Выбоины. Щели. Головни.
До нее каких-нибудь сто метров,
А поди, попробуй, зачерпни!
Волга манит драгоценной влагой,
Кажется, рукой подать, но вот
Свистнет пуля - и боец с баклагой
У реки у самой упадет.
Не возьмешь ее, родную, с ходу.
Оттого мы, жажде вопреки,
Сквозь огонь пробившуюся воду
По-солдатски делим на глотки.
И опять, опять идем в атаку,
Где кипит свинцовая пурга.
По траншеям, взгоркам, буеракам
Из укрытий выбивать врага.
Валят с ног осколочные брызги,
Душит жаждой ратная страда.
Здесь, в сплошном огне,
Солдатской жизнью
Меряется волжская вода.
1942 г.

Новобранец
Над губой чуть пробивается пушок.
За плечами тяжелеет вещмешок.
Срезан волос мой машинкой нулевой.
Я в землянке, пехотинец рядовой.
Мне винтовку нынче выдал старшина.
Как послушна, как податлива она.
Я ремень на гимнастерка затянул.
Молодецки командиру козырнул.
На моей пилотке алая звезда.
От студента не осталось и следа!
Надо мною добродушно, как отцы,
Шутят старые, бывалые бойцы.
- Что за  выправка гвардейская!
- Орел!
- Только как бы нас  в атаке не подвел!
И, газетную бумагою шурша,
Достают свои кисеты не спеша.
Им забавно от старанья моего:
Новобранец, дескать,
Что возьмешь с него!
1942 г.

Окоп
Окоп мой вырыт в полный профиль,-
Не придерется старшина.
Я даже глиняные крохи
С усердьем выбросил со дна.
Он не широкий и не узкий,
Он мне по росту в аккурат.
Все, как положено:
И бруствер,
И в стенке ниша для гранат.
Пусть с непривычки спину ломит,
Но я горжусь своим трудом.
Сажусь, усталый, на соломе
И улыбаюсь: чем не дом?
Нет крыши?
Я не беспокоюсь.
Просторней так.
А дождь пойдет -
Под плащ-палаткою укроюсь,
И он меня не проберет.
Я ствол винтовки примеряю
На бруствере, еще сыром.
И вновь патроны проверяю
В подсумке выцветшем моем.
1942 г.

Котлубань
Ни складов, ни домов, ни бань…
Взрываются под бомбами вагоны.
Но мы стоим.
Мы держим Котлубань
Измотанным
в атаках батальоном.
Огонь и дым.
От жажды сводит рты.
Мазут и сажа
Ветрено и мглисто.
Враг отошел от огненной черты,
Но через час опять пойдет на приступ.
Он хочет раздавить нас.
Он уже
Идет сегодня в пятое сраженье.
Но мы стоим на смертном рубеже
И удесятеряем напряженье.
До срока бронебойщики молчат.
И, чтоб по танкам бить прямой наводкой,
За насыпью, где чуть улегся чад,
В укрытьи затаились самоходки.
… И снова
вражий натиск отражен,
позиция за нами остается.
Но с каждым днем редеет батальон,
В нем, кажется, двух рот не наберется.
А завтра - то же:
С первым солнцем встань,
Готовься
К сокрушительному бою.
Нельзя, нельзя
Отдать нам Котлубань:
Ведь ею связан Сталинград
с Москвою.
1942 г.

Зоя
Под березой сломанной грозою,
Хоронили мы всем взводом Зою.
С поля боя из горячей схватки
Вынесли ее на плащ - палатке.
Сжаты губы. Неподвижны брови.
На виске от пули - струйка крови.
Отзвенела, словно а роще птица,
Наша медицинская сестрица.
Сколько раз она бойцов спасала!
Сколько ран она перевязала!
Плакала, за нас переживая.
И лежит в землянке. Неживая.
Мы простились с Зоей честь по чести.
Вырезали ей звезду из жести.

СОЛДАТСКАЯ ЛИРА

Стихи!
Они пришли ко мне
В солдатском ватнике, в огне.

Пришли,
Все сны мои поправ,
С траншей,
Санбатов,
Переправ.

С холмов могильных и высот,
Где брызгал смертью каждый дот.

Они в бинтах,
В грязи,
В пыли,
В них боль обугленной земли.

Стихи!
Они мне память жгут,
Событья скручивая в жгут.

Они в душе моей стучат,
Они порой кровоточат.

Они в метели огневой
Идут ко мне с передовой.

1945г.