Воспоминания участников Великой Отечественной войны и тружеников тыла

Вахнин Константин Павлович

Война застала меня на двухмесячных курсах военной подготовки партийных работников в с.Марьино Курской области. 22 июня 1941 года. Последние экзамены. В классе заседает экзаменационная комиссия, на поляне перед учебным корпусом в ожидании вызова разместились курсанты. Внезапно мы услышали нарастающий вой сирены. Из динамика раздается уведомление местного радио об ожидании чрезвычайного сообщения из Москвы. Ждем. Первая фраза Молотова…. Война! Минута растерянности, в глазах у всех - тысяча вопросов. Через несколько часов на открытой площадке собирается весь батальон курсов. Выступает начальник курсов, вначале - обращение с призывом, затем приказ о мобилизации. Итак, мы значимся пребывающими в действующей армии. Надежда побывать дома не сбывается.
Идет рассылка курсантов по воинским частям. Томительное ожидание. Наконец получаю назначение в г.Ливны Орловской области, в формирующуюся там 278-ю стрелковую дивизию. Меня назначают командиром формирующегося автобатальона. На мои плечи свалилась большая работа и ответственность – формирование автобатальона.
В мое сознание война вписывалась постепенно. Еще по дороге в г.Ливны я видел почти на каждой станции проводы мобилизованных, финал расставания, когда тронувшийся поезд рвал последние объятия и рукопожатия, рыдания, причитания и тихие слезы, безысходную тоску и отчаяние в глазах провожающих. Я ощущал почти физическую боль в груди от этой картины, был рад, что мои проводы состоялись заочно. Все мои видения были частью общего – трагедии народа.
На подходе к Брянску, поздно вечером, наш эшелон был остановлен, как и прочие впереди и позади нас. Станцию бомбили. В направлении ее на темном небе поднималось зарево, при каждом новом взрыве всплески огня, далекий рокот зениток, вой самолетов, выходящих из пикирования. Наш состав передвинули на боковую ветку, где мы, не дожидаясь рассвета, начали разгружаться. Зарево в стороне станции усиливалось, по-видимому, от пожаров.
После недельного пребывания в Брянске был получен приказ на выход дивизии на передовую, на занятие полосы обороны где-то на реке Десне, севернее города. Началась переброска полков. На указанной линии обороны никаких укреплений не было, полки с марша вступали в бой. Несмотря на это, на участке нашей дивизии противник был остановлен. Но бои продолжались, транспорт заполнялся ранеными, отвозимыми в тыл. Потери увеличивались. И первые похоронки в адрес родных о гибели бойцов, первые рапорты о потерях личного состава и техники. Так началась для меня война.
Мы продолжали воевать. Тактика командования – стоять, ни шагу назад. Немцы продолжали атаковать. Неся каждодневные потери, дивизия, превратившаяся в разрозненные воинские соединения, была вынуждена начать отступление в сторону леса. Наша рота насчитывала лишь половину бойцов. Через 3 дня прекратилась связь со штабом дивизии, брички, отправленные за боеприпасами, вернулись пустыми. Мы поняли и причину молчания наших минометов - дивизия попала в окружение. Утром, как только рассеялся туман пасмурного дня, на нас обрушился шквал минометного огня, на левом фланге наших позиций появились немцы. Я был ранен. Боеприпасов не было, я дал приказ на отход вглубь леса. Не имея боеприпасов и продуктов питания, бойцы постепенно разбрелись по лесу. Я с двумя бойцами продолжил движение на восток, в надежде на выход из окружения. Тяжелыми были дни скитаний, особенно в моральном отношении. Редкими были выходы на дороги и к незнакомым редким селениям, где оставшимися жителями были испуганные женщины и дети. Вскоре мы встретились с небольшой группой бойцов нашей 278-й стрелковой  дивизии и примкнули к ним. 
14 октября 1942 года мы подошли к небольшому производственному комплексу, по-видимому, торфяных разработок: кругом были кучи торфа и щепок. Решили сделать остановку. Погреться, обсушиться в хатах. После полудня из осторожности ушли за село, меня уговорили отдохнуть в одной из хат, перевязать рану. От запаха печеной картошки, тепла от топившейся печи меня разморило, я задремал. Вдруг почувствовал боль в плече от ударов, услышал чей-то крик. С трудом разлепив глаза, увидел стоявших передо мной немцев. Они вытолкнули меня из хаты и приказали идти. Оказавшись в толпе других, я понял, что пленен. По всему было видно, что я взят в числе последних, первые уже были выстроены.
Потянулась длинная грязная дорога. Нас гнали в Брянск. Немцы выискивали нас по лесам и селам, действуя с хорошим вооружением, продвигаясь на транспорте, на местах же практиковали скрытые облавы. Первая ночь на этапе – открытая поляна. На опушке леса штабеля заготовленных дров. Велено их взять и разжечь костры. Конечно, не для нашего удобства, а удобства конвоя – скученные у костров люди лучше просматриваются. Для нас земля, для конвоя – автофургоны.
На следующий день поздно вечером пришли в Брянск. Широкий, обнесенный стеной заводской двор, вероятно, для хранения сельхозмашин, с большими складскими помещениями. Переночевали на грязном и холодном полу, утром нас погнали на вокзал, где уже была огромная толпа пленных. Началась погрузка в вагоны. Немцы педантично отсчитывали по 100 человек в вагон. Это позволяло только стоять, прижавшись почти вплотную друг к другу. Спасало только то, что первые перегоны не были долгими, чередовались пересадками, и даже кормежкой.  Тяжелым оказался последний перегон до станции Алитус (Литва). Длился он трое суток, и только один раз за это время в вагон был закинут вареный картофель, который достался немногим.
И вот мы прибыли в лагерь. Он располагался на территории военного городка, построенного на краю города. В нем было много жилых помещений, по периметру располагались высокие сторожевые вышки. Весь лагерь был обнесен колючей проволокой. Лагерь уже был заселен военнопленными.  Наше место можно было назвать «лагерем в лагере»: оно имело второе ограждение в виде трех больших бывших армейских конюшен, превращенных в бараки. Земляной пол без какой-либо подстилки, маленькие запыленные окна, заколоченные двери, кроме одной.
Выход за проволоку строго запрещен. Обслуживались бараки полицейскими из числа военнопленных, согласившихся сотрудничать с немцами. Они жили в отдельном помещении и питались в своей столовой. Немцы в наши бараки не входили и в общение с нами не вступали. С первых же дней нашего нахождения в лагере начал бушевать тиф и желудочные болезни, смерть начала косить нас наотмашь. Медицинской помощи пленным не оказывалось, только санитары изредка опрыскивали чем-то внешнюю сторону ограждения. Никто из нас за пределы ограждения не выходил. Полицейские, вооруженные длинными бичами, заходя на наш двор, никого близко к себе не подпускали, боясь заразиться. Если верить полицейским, то в каждый барак было помещено по три тысячи человек.
Каждый день начинался с пронзительного свистка полицая – это означало, что нужно приступать к выносу из бараков умерших. Трупы выносились за изгородь из колючей проволоки и складывались поленницей: два на два, головами в одну сторону, по-видимому, для удобства счета. Полицай записывал количество умерших, так вел счет оставшихся в живых, для расчета питания.  Потом приезжали повозки, и трупы увозились в ямы за пределы лагеря.
Наши мучения, на языке немцев называемые карантином, продолжались более четырех месяцев. Тысячи пленных превратились в сотни, выжил один из десяти, выжили те, которые обладали потенциалом жизненных сил. Но и выжившие были очень ослаблены, выглядели как скелеты, обтянутые почерневшей кожей.
В один день нас выгнали из барака во двор, отобрали явно больных и слабых, остальных перевели в обычный жилой дом, бывший ранее общежитием для военнослужащих.  Условия проживания улучшились, за питанием стали ходить в общие кухни, норма пищи увеличилась, в баланде стали иногда появляться куски мяса (выбракованной или протухшей конины). Постелью нам теперь служил не земляной, а деревянный пол, в комнате мы размещались по 4-5 человек, а главное – мы могли дышать свежим воздухом и перемещаться по территории лагеря, общаться с прочим населением, получать информацию о происходящем в мире. Мы почувствовали, что, несмотря ни на что, связь с «запроволочным» миром существует. Мы узнали, что в определенные часы весь лагерь превращался в своего рода рынок, где все продавалось и покупалось, а точнее обменивалось. Предметами торговли были одежда, продукты питания, табак, спички и многое другое, запрещенное администрацией лагеря. Иногда появлялись деньги – немецкие марки.
Через несколько дней началась санитарная обработка – помывка, стрижка, стирка и прожарка одежды. Почувствовать на своем теле горячую воду было для нас несравненным блаженством.
Прошло еще около недели, нас стали выводить группами на работу внутри лагеря. Квалифицированная часть нашей группы распределилась по мастерским: сапожной, столярной, портняжной - для обслуживания потребностей лагеря. Мой друг Костя Булатов определился в сапожную мастерскую, а я находился в числе чернорабочих, что обернулось впоследствии для меня выгодной стороной.
По всем признакам было видно, что Алитусский лагерь был превращен в резерв рабочей силы для обслуживания военных и гражданских работ в регионе: строительных, дорожных, сельскохозяйственных. Практиковалась передача пленных под поручительство и оплату отдельным крестьянам наподобие продажи рабов, хотя жилось им у крестьян неплохо. Вот почему был такой жестокий карантин с выживанием немногих.
Лагерная жизнь шла своим чередом. Теплыми апрельскими днями нас группами стали выводить на работы под конвоем за пределы лагеря. К этому времени я немного физически окреп, и на будущее стал смотреть с надеждой. Мир за колючей проволокой жил своей жизнью. Город Алитус был небольшим, с незначительными разрушениями, достаточно заселенным гражданским населением. Для нас, вышедших за проволоку, мирный вид горожан был непривычен.
Местное население хорошо относилось к нам, пленным. Люди были наслышаны о порядках в лагере, поэтому на место, где мы работали, или даже на пути к нему, приносили продукты. Это были хлеб, сало, вареный картофель, яйца. Многое зависело от конвоя. Некоторые солдаты были снисходительны, позволяли нам брать продукты, предварительно взяв себе самое лучшее.
По мере того, как я восстанавливал силы, узнавал обстановку за пределами лагеря, все больше в моей голове зрело решение о побеге, его осуществление казалось мне вполне реальным. Своим решением я поделился только с другом Костей Булатовым. Он попытался меня отговорить, ссылаясь на риск, но поняв мою решительность, отговаривать не стал.
Неожиданное обстоятельство сыграло мне на руку. Нашу группу поставили на работу далеко от города, в лес. Там копали какие-то траншеи. Они были сложно размещены, при необходимости приходилось вырубать и корчевать деревья. Условия для нас были самые невыгодные: увозили и привозили нас на машинах, обед доставляли на место, с населением общения не было. Все было против нас, но не против меня.
Наконец время осуществления побега настало, откладывать было нельзя: могли изменить место работы, я мог потерять удобные условия для побега. Вечером 4 мая я попрощался с Костей. Утром нас погрузили в машины. Погружали и сгружали, не считая. Конвой был один и тот же, он стал привычным для нас, привычны стали и мы для него. Со временем появилась некоторая небрежность во всех этих процессах, что было мне на руку. Утром 5 мая я притворился больным желудком, что являлось среди нас частой и естественной болезнью. Это заставляло меня бегать за куст в отведенное место. Частые действия становятся конвоиру привычными, его внимание ослабевает. Удачный момент был выбран после обеда. Когда я был за кустом, заметил, что солдат был чем-то отвлечен, и не смотрел в мою сторону. Я осторожно передвинулся за следующий куст, за которым я уже никем не просматривался. «Что же, бегом?» - подумал я. Нет, так же осторожно, шаг за шагом, каждый раз всматриваясь в оставляемую картинку. Главное – не торопиться, не волноваться, действовать не спеша, но очень осторожно и осмотрительно. А как хотелось сорваться со всех ног и бежать не останавливаясь…!
Итак, я ушел, я на свободе, внутри все дрожит от восторга, но возникает мысль: «Надолго ли?» Информация, ориентирующая меня на местности, была ничтожно мала. Был лишь вариант переправы на правый берег реки Неман, в район малоземельных крестьян. Этому я и последовал. Я начал осторожно пробираться вдоль реки, обдумывая способ переправы. Не был уверен, что хватит сил перебраться вплавь. К вечеру я заметил лежавшую на берегу лодку. Она была наполовину вытащена на берег, не прикована, с одним веслом. Я стал ждать ночи. Перебравшись на другой берег, стал пробираться по лесу. Три дня я блуждал, голодный, ночами замерзая от холода, мучаясь бессонницей. К вечеру третьего дня я набрел на чей-то сарай, обессиленно зарылся в солому и настороженно немного поспал. Утром в щель в стене стал наблюдать за хозяином усадьбы. Инстинктивно меня располагало к доверию, да и желудок прибавлял решимости. Тем же ходом вылез из сарая, зашел со стороны дороги и подошел к воротам.  Первая моя мысль – попросить хлеба… и только. Хозяин, подходя к воротам, внимательно меня оглядывал. «Пленный?» - спросил он меня по-русски. По одежде и моему виду догадаться было не трудно. Мне пришлось сознаться. «Заходи» - сказал он.  Я зашел, думая про себя: «Ну, вот и все, будь что будет». В это время вышла хозяйка. Он сказал ей по-литовски, чтобы вынесла хлеба и сала, и усадил меня на скамейку у колодца. Расспросил, откуда и куда иду. Я сказал, что не знаю, куда мне идти. В это время вышла хозяйка, вынесла большую горбушку хлеба и кусок сала. Я с большой благодарностью и поклоном взял и собрался уходить. Хозяин остановил меня, сказав, что уходить днем опасно, чтобы я шел в сарай и поспал. Я пошел в тот же сарай, решив, что буду начеку, в случае чего – убегу. Но не заметил, как заснул.
Вечером меня разбудил хозяин. Был уже вечер. Он пригласил меня  на ужин. Ужинали в кругу семьи – муж жена и двое детей. Когда совсем стемнело, хозяин посадил меня на бричку и повез, сказав, что везет к хорошему человеку. Я стал жить у другого хозяина, работал по хозяйству, как все члены его семьи. Я был сыт, мылся в бане, переоделся в гражданскую одежду.
В какое-то время я почувствовал, что стал привлекать чье-то внимание, кто-то следил за моим поведением, душевным состоянием. И вот однажды хозяин сказал, что со мной хотят поговорить какие-то люди. По характеру состоявшейся продолжительной беседы я догадался, что трое моих собеседников – представители подпольной партийной организации, поэтому подробно рассказал им о себе.
Так я стал членом подпольной организации, а позже, когда в конце 1943 года в Литве начали образовываться партизанские отряды, я стал членом отряда «Дайнавос Партизанос», состоявшем в основном из бывших военнопленных. В мае 1944 года я был назначен начальником штаба отряда. Партизаны уничтожили три моста, подорвали немецкий склад с боеприпасами, повредили несколько километров телефонной и телеграфной линий, распространяли листовки, информировали население о победах Красной Армии.
В районе действия нашего партизанского отряда самолеты не делали посадок, а сбрасывали груз на парашютах. Прием груза с самолета всегда был для нас, партизан, радостным событием. В мешках обычно было оружие, боеприпасы, взрывчатка, медикаменты. Но каждый раз с грузом мы получали посылки из тыла. Это подарки, делающие нас в моральном отношении не менее сильными, чем оружие. Адрес на них был прост: «Действующая армия», обращены они были «дорогим товарищам–бойцам», «нашим защитникам», «любимым сынам Родины». Помню маленькую посылку, в ней лежала пара теплого белья, три пачки папирос «Беломорканал» и в цветной бумажке несколько конфет «Ирис». На тетрадном листке бумаги крупными, неровными  буквами написано: «Милый папа, посылаю тебе конфетки. Я окончила первый класс, и слушаюсь маму. Приезжай скорее». Здесь же приписка: «Мой муж в числе пропавших без вести, не хочется верить, что погиб. Дочка этого не знает, шлет отцу гостинцы, и ждет, ждет».
В июле 1944 года при форсировании 11-й Армией реки Неман наш отряд держал оборону участка реки, где должен был высадиться советский десант. Задача была успешно выполнена. После освобождения 11-й Армией г.Алитус от фашистов, отряд «Дайнавос партизанос» был расформирован. Для дальнейшего прохождения службы я был направлен в 12-й отдельный полк резерва офицерского состава, дислоцировавшийся в районе Вильнюса. После тщательной спецпроверки я был восстановлен в офицерском звании. В декабре 1945 года вернулся домой в звании старшего лейтенанта».

КГУ «Центр документации новейшей истории», Фонд №1586, оп.1, д.34.